Александра Литвина – автор текста «Истории старой квартиры». Книги, которая рассказывает и показывает жизнь нескольких поколений семьи Муромцевых, на протяжении ста лет живущих в одной квартире. «История старой квартиры» - не только про конкретную семью - на ее примере авторы разворачивают картину жизни нашей страны в ХХ веке. Выставка по «Старой квартире» проходит в «Мемориале» до 10 октября.
- Как проходила работа над книгой? Довольны ли вы результатом?
Да, мы с Анной Десницкой, художницей, довольны результатом. В целом мы не сильно отошли от того, как все представлялось в самом начале, но результат даже превзошел то, что мы планировали.
Книжка получилась благодаря Аниной железной воле и четкому видению того, в какие сроки мы должны уложиться. До сих пор не верится, что мы эту книжку сделали за полтора года. Понятно, что мы к ней всю жизнь шли и использовали ресурсы и наработки, которые к тому моменту были, но все равно это очень небольшой срок для такой работы. При этом в отличие от многих книжных иллюстраторов, которые могут работать только если редактор или автор, или еще кто-то пришлет им семнадцать тысяч образцов, Аня сама очень много ищет. Она обращалась ко мне только когда заходила в тупик.
Мы с самого начала решили, какие будут истории, но иногда получалось не совсем так, как мы задумали. Например, на картинке про 1941 год герои сидят у елочки. Сначала мы думали рассказать о письме, которое герои получили от Николая: какое-то время о нем ничего не было известно, он был в госпитале. И вот под Новый год приходит от него весточка, и они ее читают около елки. Но когда я приступила к тексту (а к тому времени иллюстрация уже была готова), мне захотелось рассказать немного о другом: о чем Тома могла бы написать отцу на фронт, тем более, именно об этом было много писем и других источников. Так что в нашей книге визуальный и текстовый нарратив местами идут не совсем параллельно, каждый рассказывает немного свою историю. Визуальный нарратив более гибкий, он настолько насыщен, что сообщает не только о персонажах на переднем плане, но еще много всего другого и, конечно, происходящее гораздо шире, чем то, что может увидеть и передать ребенок-рассказчик в тексте.
Бывали случаи, когда мы не сразу могли найти нужный материал, потому что в определенные периоды повседневная жизнь не освещалась советской прессой или кинематографом, а наоборот, вытеснялась, и если быт и попадал в поле внимания, то в очень облагороженном или искривленном виде.
Например, Ане надо было изобразить тапочки, которые носили в 1937 году. Не все ходили в это время дома в тапочках – потому что это коммунальная квартира, и вообще граница между улицей и домом, которая сейчас у нас довольно четкая, раньше была совсем другая. Часто на фотографиях того времени, сделанных в интерьере, люди в туфлях, уличных ботинках или галошах (их можно было снять в общем коридоре, а если совсем напряженные отношения с соседями, у себя в комнате), но были и тапочки.
И вот я спрашиваю информантов: «До войны вы ходили дома в тапочках?» «Ну да, ходили». «А какие это были тапочки?» «Ну кто же их помнит?!» Конечно, для ребенка это совсем неинтересная тема. Если про что-то другое бытовое он может рассказать, то про это точно нет. И тут большую помощь нам оказал журнал «Крокодил». Его статьи – это как раз та область низового, бытового, когда все должно быть нарисовано довольно жизнеподобно. «Крокодил» долго держался этой стилистики и только, наверное, в 1960-х повеяло новым ветром – перестали изображать все так подробно, условность пришла и к ним.
Тапочки меня не отпускали и после окончания работы над книгой, видимо,я сомневалась, все ли с ними так. И тут мне попался на глаза плакат конца 1920-х о том, что многие комсомольцы неправильно понимают роль женщины. Они считают, что женщина должна стирать, готовить, а на самом деле ее место у станка, на производстве, и одна из изображенных на этом плакате женщин, занятых домашней работой, как раз в очень правильных тапочках.
И было понятно, что художник эти тапочки где-то подглядел – он же не рисовал домашние туфли. Поэтому за каждой мелочью в нашей книжке стоит большая работа. Мы очень старались, чтобы все было достоверно. С одной стороны, эта задача невыполнимая, а с другой, без нее совершенно невозможно.
- Какими источниками вы пользовались, работая над «Старой квартирой»?
Источники были самые разнообразные. Большую помощь оказала Историческая библиотека, там есть отдел помощи учителям (раньше, по крайней мере, был, а когда мы заканчивали работу над книгой, его начали переформировывать). Очень поддерживал нас директор библиотеки - Михаил Дмитриевич Афанасьев, большой друг исторической книги.
- Вы и до этого там работали?
Да, до этого я ходила туда как редактор издательства «Пешком в историю», и меня уже знали. Если была возможность, материалы я заказывала онлайн, ходила в Историческую библиотеку как на работу, по крайней мере, раз в неделю. Просматривала там модные и разные другие журналы, исследования, сборники - материал огромный. Как говорил Ньютон, что выбрасывает тебе на берег волна, то ты подхватываешь и исследуешь.
Аня смотрела много фильмов – в них можно увидеть, как человек двигается в этой одежде, потому что фотографии не дают полного впечатления. Я читала много детских довоенных журналов и газет - «Пионерскую правду», «Пионер», «Костер» - и это тоже большая помощь, и стилистическая, в том числе. Я старалась, чтобы в тексте тоже были приметы времени - какие-то характерные словечки или манера выражаться, чтобы не только рисунки отражали эпоху, но мы ни в коем случае не ставили перед собой цель сделать стопроцентную стилизацию - это ведь детская книга.
- Какие открытия произошли у вас во время подготовки книги?
Очень интересно и поучительно было читать детскую довоенную литературу и журналы. Многое из этого было и в нашем детстве – например, Кассиль. Вот это сочетание несочетаемого, когда в номере журнала «Пионер» за 1937 год после людоедской передовицы идут шахматные задачки, статья, как вырастить комнатные цветы, какая-нибудь повесть Кассиля, затем «Вся наша семья значкисты» (о том, как сдают нормы ПВХО ). Был номер женского журнала, в котором рассказывалось, как Гамарник и, по-моему, Ворошилов встречаются с женами командования.
Статья сопровождалась небольшими черно-белыми фотографиями этих женщин, красивых, хорошо одетых, которые рассказывали, чего они добились, как улучшают быт военнослужащих, как проводят занятия… У Егорова была очень красивая жена. А ты знаешь, что через полгода Гамарник застрелился, и понимаешь, что случилось с Егоровым и его женой. Практически все они исчезли.
Полиграфическое качество фотографий в прессе 30-х, кстати, печальное. До года «великого перелома» качество было прекрасное, почти как в дореволюционных журналах, а тут все одновременно поехало. С одной стороны, текст стал виден на просвет, а с другой, чтобы фотографии и виньетки хоть как-то читались, они сильно заретушированы (поэтому их сложно сканировать). Возможно, считалось, что на просвет что-то такое видно, как с пионерским значком (если его перевернуть, можно увидеть профиль Троцкого)… Видимо, к тому времени людей, которые переворачивают по-всякому значки и смотрят на просвет газеты, стало еще больше.
- Кто были ваши информанты?
Прежде всего, члены наших семей, знакомые, друзья.
- А сколько лет было самым старшим?
Самых старших было двое… нет, даже больше. Правда, с самой старшей мы работали не напрямую, а опосредованно, - это была дочь философа Шпета, Марина Густавовна Шторх. Внучки спрашивали у нее, а потом нам передали ее описание того, как была устроена коммунальная кухня в 1920-е годы. Моя свекровь 1932 года рождения, брат моего отца еще старше, я спрашивала у них обо всем - не только про то, как было до войны. Когда мы с Аней определили даты, вокруг которых строится рассказ в книге, стало проще. Спрашиваешь: «Что вы делали 9 мая 1945 года? А что 12 апреля 1961 года? Участвовали? Выходили? Помните?» Но люди рассказывают то, о чем хотят, – и три четверти из этого не подходит для детской книжки, по крайней мере, для той, которую мы придумали. Вы же не спрашиваете, как в «Колобке»: «Так, а кто были бабушка и дедушка, которые испекли колобок? Как получилось, что у них не оказалось муки? А что было потом?» Поэтому приходилось спрашивать во все стороны.
- А с какими трудностями вы столкнулись?
Многое в семейной истории утрачено, потому что родители (теперь уже бабушки и прабабушки) были из так называемого «молчащего поколения» и почти ничего не рассказывали своим детям – то же самое было в послевоенной Германии. Например, когда мы собирались с моими двоюродными сестрами и вспоминали, что именно нам бабушка рассказывала о своем прошлом, то выяснилось, что чем младше была внучка, тем больше была область разрешенного. Детям она говорила, что училась в церковно-приходской школе, детям своих детей – что еще и в гимназии. Думаю, так было во многих семьях.
Аня предложила сделать разворот про войну. Мы захотели дать голос тем, кто не вернулся. И для Ани это было мучительно, и для меня. На втором развороте нашей книги убитые рассказывают о себе. Тут мы написали про Минск и родителей Нюмы Штейна, которые там погибли. А потом я эту тему обсуждала с папой, и выяснилось, что мама его отца, его бабушка, жила в это время под Минском, в воинской части - ее дочь вышла замуж за военного, и во время бомбежки Минска она была ранена, а бабушка убита. Мой папа эту свою бабушку не знал и нам про это не рассказывал, фотографий ее у нас не было - такие истории могут быть в каждой семье. Пока еще есть возможность что-то выяснить, не стоит ее упускать.
Мы разговаривали на встрече с читательницами-мамами про детские книги об истории, какими разными могут быть и книги, и способы рассказа и одна из мам говорит: «Я хочу поговорить с ребенком о революции, но не знаю как. Не знаю, что правда, а что неправда». Тут сложно что-то посоветовать, и я ей сказала: «Вы можете рассказать то, что точно знаете – историю вашей семьи». Она говорит: «С одной стороны у нас дворяне, которые от революции пострадали, с другой, крестьяне, которых раскулачили. Нам революция ничего хорошего не принесла. Но я же не могу так сказать, это будет необъективно».
И я вспомнила как Лев Успенский в «Записках старого петербуржца» рассказывал, как его водили гулять куда-то посмотреть на паровозы, мимо тюрьмы и казармы. И он няню спросил, что это за здание с решетками. Видимо, это было после 1905 года. И няня сказала, что это тюрьма, там сидят нехорошие люди, разбойники, бандиты, воры… С одной стороны, он этим ответом удовлетворился, но потом, гуляя с мамой по тем же местам, снова спросил: «Мама, а что это такое?» И мама, не задумываясь, сказала: «Знаешь, нашей страной правит царь-вампир, а тут сидят люди, которые хотят, чтобы всем было хорошо». Маленький Лева принял два эти взаимоисключающих объяснения, и как-то начал от них отстраиваться. Совсем не все мамы говорят с детьми с такой уверенностью, как мама Левы Успенского, они не знают, как рассказать ребенку о том, что у них самих вызывает много вопросов. Тем более что ребенок до определенного возраста думает, что мама все знает.
© Издательский дом «Самокат»
Для нас с Аней истории в «Старой квартире» - очень личные, хотя мы почти не использовали напрямую наши семейные истории. Нам хочется, чтобы люди взяли в руки нашу книгу и нашли о чем поговорить с ребенком, пока он еще интересуется, а мама помнит и знает. «Бабушка была маленькой, дедушка был маленьким, и все совсем было по-другому». Разговор о прошлом сложный, но не обязательно сразу говорить о революции, Большом терроре или о войне. Конечно, были и есть темы, о которых родители не потому не говорят с детьми, что они политически неудобны, а потому что не могут говорить о них не то что без гнева и пристрастия, а вообще без внутренней боли, им это тяжело и невозможно.
Например, если их близкие, их родители погибли на войне или были репрессированы. Но есть темы простые, о которых всегда можно поговорить: какой у нас был радиоприемник, какое у мамы было платье, что мы ели на завтрак, как мы ходили в школу и чему нас там учили… Вроде бы предметы быта - безопасный мостик к серьезному разговору, но в них есть подвох. Это тоже очень сложный вопрос – насколько мы можем доверять этим свидетельствам вещей. Например, радиоприемник - недешевая вещь, и если он был в городской семье, это не значит, что был он и в деревне, и то, что у каждого ребенка в одной образцовой московской школе была своя вилка и ложка, а еще врач-диетолог, - это не значит, что в деревне у каждого был карандаш и на чем писать. Мама мне рассказывала, как в послевоенные годы ее брат пошел в школу в ее платье - ничего другого не было, и вот платье перешили. Какая там школьная форма!
- Что стало для вас уроком или открытием во время подготовки этого издания?
Во-первых, как мы мало знаем даже об истории своей семьи, я уж не говорю об истории ХХ века – не знаем то, что совсем рядом, что было недавно.
Во-вторых, главным уроком для меня, наверное, стало то, зачем мы все это рассказываем, зачем вообще существует в мире семейные легенды, частная история, которая передается из поколения в поколение, это совсем не про то, что: «Я пошла купить кофточку, она стоила столько-то, на ней было пять пуговиц и такие-то манжеты». Нет, все семейные истории на самом деле о надежде, о чем-то светлом, о том, что хотя было плохо, но мы выжили и при этом сохранили свое достоинство, то, что нам ценно. Бывают и другие истории, но вот эти действительно нужны и очень помогают. И наша «История старой квартиры» - о надежде, преодолении, о том, что, что бы ни случилось, маринованные помидоры всегда пригодятся, жизнь побеждает, всегда есть надежда.
Мы рассказываем истории для того, чтобы у нашего читателя был внутренний ресурс, осознание себя. И поэтому книги для детей об истории ХХ века, которые появляются сейчас – о чем бы они не рассказывали – на самом деле рассказывают про то, как ребенку дать возможность отстоять свое достоинство, сохранить личность в ситуации большого внешнего давления и беспомощности. Мы хотим дать голос тем, кто ушел от нас, кто сгинул в одной из мясорубок ХХ века. Когда представляешь, сколько людей погибло… Для меня мучительно было читать детские журналы конца 1930-х и «Пионерскую правду» - там столько фотографий: этот ребенок живет здесь, а этот - тут, и ты думаешь: «Так, фронт там прошел, а что стало с этими детьми? А кто из них к 1945 году остался в живых?» Ты понимаешь, какое количество взрослых так и не выросло из этих детей. А что стало с их родителями, бабушками-дедушками?.. Эта книга дала нам возможность еще раз важные вещи понять.
И конечно, важность семейного тепла и преемственности. Думаю, для Ани это было особенно важно. Когда вышла наша книга, была такая журнальная фотосессия семьи Ани. Попросили позвать всех представителей семьи – вот Анина бабушка, ее мама, Аня, вот ее дети. Они объединены не только внешним сходством, но и тонкими нитями общих воспоминаний, историй, культурными традициями, которые мы тоже передаем друг другу.
Староновогодний пост ностальгии и воспоминаний
Александра Литвина, Анна Десницкая
История старой квартиры
Недетский разговор про историю нашей страны. Через маленькие трагедии и радости обычных людей. Через вещи, забытые на пыльных антресолях.
Каждая страница - это целая эпоха, со своими маленькими радостям и печалями, и главным персонажем этой книги является время.
Большая просторная квартира московского доктора. 12 октября 1902 года.
Новая квартира пахнет свежей краской клейстером и воском. Московская семья Муромцевых устраиваетяс в новой квартире.
... нас всех наверное ждет много счастья
Но мы уже знаем что будет - будет 1914, и глава семейства станет военным врачом на фронте, революция превратит уютную квартиру в коммуналку, из которой в 37 начнут по ночам исчезать соседи, а еще через пару лет окна квартиры перечеркнут крест–накрест белые полосы, и будет новый год 1941 года в опустевшей квартире и будет Победа, и Гагарин...
Каждая эпоха. Каждый жилец оставяляет свой след в этой квартире и вот уже это не коммуналка, а московское кафе "Старая квартира" где празднуют 92 года Бабмуси
Но пока маленькая девочка Маруся Муромцева радуется подаркам. И папа вернулся с фронта. И следующий год будет просто замечательным, ведь по другому просто не может быть.
...и нас всех, наверное, ждет много счастья
Под Новый год в издательстве детской литературы "Самокат " вышла книга "История старой квартиры". Зачем говорить с детьми об истории страны, в том числе и о далеко не приглядных ее страницах, говорим с иллюстратором Анной Десницкой и автором книги Александрой Литвиной
От авторов:
Говорят, что прошлое - чужая страна. Но так ли это? Ведь прошлое - повсюду, оно никуда не исчезает. Многие вещи в наших домах хранят историю семьи. А через историю семьи - историю страны. Каждый ребёнок однажды задаётся вопросом, кто были его дедушки и бабушки, как жили его родители, когда были маленькими, какое отношение к нему имеют люди на старых семейных фотографиях. И сами вопросы, и наши ответы на них - важный этап взросления. Рассказывая о личной и семейной истории, мы вводим детей в большой мир, объясняем им, кто мы такие. В иные времена о многих событиях и даже людях в семейной истории приходилось молчать.
Дети, давно уже ставшие взрослыми, с сожалением признаются: "мне об этом ничего не рассказывали", "о нём (о ней) никогда у нас не говорили". И сейчас порой к таким историям бывает трудно подступиться. Наша книга может подсказать вам темы для такого разговора.
В нашей книге нет секретов. На протяжении целого столетия мы были желанными гостями в квартире Муромцевых в одном из старых московских домов. В их радостях и потерях, надеждах и разочарованиях отразилась история страны. Как и у любой семьи, которой выпало жить в ХХ веке. А песни по радио, книги и одежда в шкафу, скудная или обильная еда за семейным столом - свидетели порой более правдивые, чем сами люди. Нужно только прислушаться к их рассказам. Что мы и сделали и передали читателям без утайки. Чтобы совершить путешествие в прошлое - в страну, откуда родом мы все.
Книга цепляет. Рассматривать ее можно бесконечно, каждый раз находя что то новое.
Обычный диван.
И диванные разговоры. Такие разные и такие одинаковые.
Иллюстратору книги - Анне Десницкой
вместе с автором текстов Александрой Литвиной
удалось
сделать почти невозможное - практически каждый находит в ней что то родное и до боли знакомое.
Когда министр образования на полном серьезе говорит о необходимости мифов в истории, когда истории пытаются заменить очередной государственной идеологией, а учебники истории переписываются «по новым стандартам» каждые десять лет, хочется, чтобы была сохранилась альтернатива. Не потому, что именно она нас не устраивает, а потому, что как–то все слишком часто меняется, и последние сто лет – совсем не в нашу пользу. Заучивая даты и фамилии из учебников, попадаешь в пространство Большой истории, которая всегда делается чужими руками – и чужими жизнями, и легко узнается по словам: влияние, расширение территории, борьба с врагом, защита национальных интересов.
После прочтения Квартиры с полок достаются семейные альбомы. На фонтанке есть отличное интервью с создателями книги - работа над ней шла полтора года, и это будет посильнее Фауста Гете.
Старый Новый год лучшее время вытащить пыльные семейные альбомы и рассказать мелким
о том кем были, поговорить о том чему ни один учебник истории не сможет научить. Может попробуем?
Пост объявляется староновогодним - доставайте свои семейные реликвии, делитесь историями.
– С чего началась «История старой квартиры»?
Анна Десницкая: Идея изначально была моя. Ира предложила сделать книжку для «Самоката» и спросила, что мне было бы интересно. Мне всегда была ужасно интересна история нашей семьи. Я сперва не знала, как это структурировать, а потом пришла идея, что это должна быть история семьи в одном пространстве, история квартиры. Я стала искать автора и подумала о Саше: нам очень хорошо работается вместе.
Мы долго искали формат, в том числе визуальный. На каждый год приходится одна большая картинка, а другой разворот идет с мелкими предметами и сценками. Это не сразу получилось, мы искали, советовались. Первоначальный макет был совсем другой. Мы даже не предполагали поначалу, что там будет художественная часть и рассказы от лица детей. Думали, что будет отстраненный рассказчик. Но вот, в итоге, пришли к этому.
– Ребенок говорит с ребенком?
Да, с одной стороны, ребенок говорит с ребенком. А с другой стороны, ребенок ведь – ненадежный рассказчик. Как говорят историки, никто не врет так, как очевидец. Каждый человек по-своему запоминает события, искажает их через призму своих эмоций, опыта. А ребенок к тому же очень легко поддается пропагандистскому влиянию, он всегда укоренен в своем времени. Видит много, иногда даже больше, чем взрослые, но не все понимает, и многое от него скрывается. Это мы тоже обыграли. Стопроцентная точность и достоверность – не всегда одно и то же. Мы стремились и к тому, и к другому, но важнее была достоверность, внутренняя правдивость.
Анна Десницкая: Отсутствие фальши.
Да, и для читателя тоже получилось создать, мне кажется, чувство и ощущение времени, особого пространства, особого мира, который сложился в этой квартире.
Живых воспоминаний о прошлом все меньше
– Почему вы взяли 1902 год? Не ровно 1900-й?
Это год, когда было построено довольно много доходных домов. Муромцевы въезжают в новый дом с квартирами. Сначала мы хотели даже представить какой-то конкретный дом, хотя потом от этой идеи отказались. Кроме того, эта дата, 1902 год, достаточно нейтральная: и не рубеж века, хотелось отступить от более простого хода, и не 1905 год.
– Как вы работали с материалом?
Анин фейсбук стал просто кладезем, ей прислали очень много информации и фотографий. Я, в основном, сидела в Историчке, эта библиотека оказала огромную, неоценимую помощь, и рыла в самых разных источниках. Пригодились воспоминания и беседы с информантами, в основном, конечно, членами нашей семьи и знакомыми. Если найти людей, которые помнят 1961 год, довольно просто, то людей, которые помнят довоенную Москву, с каждым годом все сложнее и сложнее.
Анна Десницкая: На 20-е годы, например, есть человек, с которым еще можно поговорить. Это Марина Густавовна Шпет. Мы использовали книгу ее воспоминаний, «Дочь философа Шпета», хотя лично с ней об этом не разговаривали. Когда я работала над разворотом про 1927 год, я как раз советовалась с ее внучкой, Катей. Она несколько лет назад делала арт-объект «Коммунальная кухня 30-х годов» и свою бабушку тщательно расспрашивала. И Катя мне очень подробно рассказала, какие были выключатели, провода, как все было устроено.
– Я была удивлена, не встретив слова «царь» на первых страницах. Думаю, что сложно было выбрать, что войдет в историю, что нет. Сталин и Ленин есть, Николая Второго нет, Гагарин и полет в космос есть, Олимпиады нет, гуманитарная помощь есть, секонд-хендов нет. Как вы отбирали, что войдет, а что нет?
Николай II есть на рубле!
– На рубле да. Я имею в виду, в тексте. В тексте нет о нем упоминаний. Вы вместе договаривались, о чем писать? Или, Саша, по тексту все решения вы принимали одна?
Что и когда у нас будет, мы договаривались обо всем вместе. Конечно, приходилось себя ограничивать. Мы сразу пришли к мнению, что в среднем на десятилетие одна дата.
Анна Десницкая: Конечно, мы старались выбрать, что важнее, и, скорее, это наши личные предпочтения, что мы хотим рассказать. Про НЭП, разумеется, про 37-й год, про войну, диссиденты, 70-е, – то, что нам казалось наиболее важным. Мы понимаем, что очень многое не вошло, например, почти совсем нет 90-х.
– С другой стороны, невозможно в одну книжку вместить все 100 лет.
Да, это была бы совсем другая книга и другая работа. Мне кажется, каждая познавательная детская книжка – как большая воронка. Чтобы вылилось несколько капель, влиться должно огромное количество материала: мыслей, фактов, чувств, эмоций. И как в каждой книге, не всегда можно все запрограммировать. Какой-то персонаж вдруг требует к себе внимания, или какая-то ситуация вдруг начинает раскручиваться.
Мы сначала договаривались, что и где у нас будет, потом это менялось, добавлялось новое. Книга, скорее, росла, как дерево, чем строилась, как дом. Мы не делали ее в четком хронологическом порядке. Наш первый разворот был про 1961 год и про встречу Гагарина в Москве. Это один из самых мирных и веселых разворотов, и по настроению ярких. И с ним все пошло хорошо. Если бы мы начали с какого-то более напряженного момента, я даже не говорю – трагического, наверное, сложилась бы другая книга.
Эскиз Анны Десницкой
– Ань, было что-то, что никак не шло, не получалось нарисовать?
Анна Десницкая: Было, да. Я думаю, самыми сложными были два разворота. Первый – это 1919 год. Там мы рисуем комнату, в которой видна разруха. Я не нашла фотографий, как это выглядело, и долго не знала, как подступиться, потому что непонятно. Ну, буржуйка, ну, топят не пойми чем, но деталей, конкретики не было.
Мне повезло, я нашла у Марины Цветаевой в воспоминаниях очень подробное описание комнаты как раз 1919 года. Там написано, что около печки у нее лежат дрова, топор и чугунный утюг. Она им бьет по топору, и это помогает раскалывать поленья. И что у них стоит сломанный самовар в тазу, потому что из него выливается кипяток. Эти подробности помогли мне зацепиться и додумать уже все остальное.
А второй сложный момент – 1927 год, коммунальная кухня. Тоже сложно найти живых свидетелей, непонятно, как все это устроено. В фейсбуке мне посоветовали несколько хороших немых фильмов тех времен, где эта кухня мелькает. Глядя на общую картину, можно было уже сообразить, где тут что. Конечно, чем ближе к современности, тем проще, тем больше материала.
Эскиз Анны Десницкой
Поговорить с родными
– При работе с материалом наверняка вы сами узнали что-то новое: про быт, про исторические факты.
Очень много всего. Могу рассказать личную историю. У нас на втором развороте есть письма из «Пионерской правды», где дети пишут про политические процессы, что, они считают, нужно сделать с обвиняемыми. Я искала эти письма в «Пионерской правде». 1937 год был годом, когда было много разных объяснений про новую конституцию. И я нашла в газете фотографию своей бабушки, которая проводила урок по конституции в какой-то московской школе. Совершенно не ожидала увидеть в газете ее фотографию и даже никогда не знала, что она вела такие уроки. У нас мало бабушкиных фотографий, и это был прекрасный подарок не только для меня, но для всех членов нашей семьи. Я сразу сделала копию, всем разослала.
Но больше всего мне дали разговоры с людьми. Даже будучи взрослым человеком, ты не всегда расспрашиваешь родителей, старших родственников о каких-то вещах. Ты примерно представляешь историю, но часто удовлетворяешься тем, что в детстве слышал, таким каноническим нарративом.
А когда начинаешь прицельно спрашивать, можешь узнать много нового: и удивительного, и печального, и неожиданного, разного. То, что на самом деле люди хотят рассказывать, то, о чем они раньше молчали.
То ли казалось ненужным это обсуждать, неинтересным, считалось, какие-то вещи нельзя обсуждать с ребенком. Мы как раз и хотим, чтобы дети поговорили с родителями, родители с детьми, и взрослые сами с собой, может быть, тоже поговорили.
Анна Десницкая: Я узнала кучу всего про быт ХХ века. Огромный пласт материальной культуры. На каждый разворот приходилось просматривать много информации: фасоны одежды, предметы, игрушки, посуда. В 1987 году у нас один кусочек сцены – это стирка. И я узнала, что были специальные терочки для хозяйственного мыла, которое можно было натереть в таз. И нарисовала эту терочку.
Да, у нас как раз такая была. Было такое время, когда все было в дефиците. Я это хорошо помню, тогда родился мой племянник, и мы стирали его белье в машине, подгузники, пеленки. И порошка было не достать, к тому же считалось, что лучше все равно использовать хозяйственное мыло.
Анна Десницкая: С другой стороны, для меня было важным, что в книгу я могла вписать персонажей моей семьи, семейные вещи. Я всегда грущу об уходящем. Например, у нас есть квартира, в которой сейчас живет моя бабушка. Наша семья живет в ней с самой постройки дома. И я грущу, что сейчас эта квартира уже не та, что была в моем детстве. И какие-то кусочки оттуда, которые мне дороги, или, например, людей, я могла нарисовать в книге.
Сейчас понимаю, что это оказалось для меня чем-то важным. И дедушку нарисовала моего. И табуретки наши нарисовала, такие красные, смешные. Они у Муромцевых появляются с 60-х, и это не просто так. Моя прабабушка была архитектором. В 60-м году она делала в Москве молодежное кафе, которое было ультрамодным. Туда заказывали табуретки из Финляндии для интерьера. И две финских табуретки осели у нас. Уж не знаю, были они лишние, или что. И вот кафе этого уже нет, прабабушки моей уже нет, Советского Союза тоже нет, а табуретки, они вот. И мы их перенесли в книжку. Мы для себя придумали, что это Серго оформлял кафе, и табуретки тоже попали к нему. Мы нигде этого не упоминали в книге, но для большей глубины истории всегда старались придумать, что, откуда, почему и как.
И действительно, я согласна с Сашей, для меня было важно и интересно, что это была возможность поговорить с членами семьи о разных семейных историях, узнать, что было тогда, как это было. Много, много семейных историй, которые я узнала и которые в переработанном виде вошли в книгу, или подразумеваются.
Одна из историй произвела на меня большое впечатление. Мои прабабушка и прадедушка женились поздней осенью 41-го года. Они поженились в тот день, когда из Москвы эвакуировали все учреждения, потому что немцы уже очень-очень близко подошли.
Это в октябре было, когда октябрьская паника была. Если не ошибаюсь, 15 или 16 октября.
Анна Десницкая: В октябре, да? Вот в этот день они решили пожениться. Они бегали по городу и пытались найти ЗАГС. Во всех учреждениях жгли документы, по Москве летал пепел, им говорили, что они с ума сошли, и никто не хотел их женить. В конце концов, в каком-то военкомате им выдали справку, которую они только в конце войны сумели поменять на свидетельство о браке. История большая. И страшные, серьезные вещи в этой книге пересекаются с такими вот мелочами, деталями, которые и составляют реальную, настоящую жизнь.
– Честно говоря, была удивлена финалом, никак не ожидала, что там будет кафе.
Да, причем это такое кафе не на первом этаже, как «Циферблат» на Покровке или «Квартира 44». Муромцевы живут на третьем этаже. Если вы обратили внимание, у них в 1919 году промерзли трубы, и они с бидонами ходят к нижним жильцам, у которых трубы не лопнули. На первом этаже были магазины, а в доходных домах в нижних этажах жили совсем состоятельные люди, чем выше был этаж, тем квартира была дешевле. Муромцевы не супербогатые люди, это с самого начала очевидно. Несмотря на то, что, если смотреть ретроспективно, то думаешь, что вот, у них была и кухарка, и няня. Но нет, это обычная семья средней руки, которая живет по средствам.
– Вы так точно описываете детали. Я ведь правильно понимаю, что это вымышленная квартира и собирательный образ семьи?
(смеется) Да, конечно. Просто за полтора года они нам стали родными. Появились любимые персонажи, у Ани свои, у меня свои. Мы их и защищаем, и отстаиваем.
– Почему же вы не защитили свою квартиру, а сделали из нее кафе? Я была уверена, что новое поколение Муромцевых выкупит комнаты.
Анна Десницкая: Мы хотели поставить точку в истории: в начале века они въехали, век прошел, и дальше начинается что-то новое. Для нас это не было трагедией: что, вот, их выселили куда-то в Бутово, и все закончилось. Нет, просто старое закончилось, конец эпохи, а дальше будет что-то новое, неизвестное. Были варианты, что случится с этой квартирой, но мы хотели закончить и закончить без надрыва.
– Вы сами – коренные москвички?
Анна Десницкая: Я – да.
Сложно сказать. Я тут всю жизнь, папа мой тут родился, мама моя родилась в Тобольске. У нас в книжке, кстати, тоже все откуда-то: кто-то из Минска, из Безбожника, кто-то приехал из Прибалтики. Мне кажется, это очень личная книга. Даже документы на форзацах взяты из наших семейных архивов, внутри тоже есть документы и фотографии наши. Мы все это переработали, перемешали. Это тоже способствует правде, подлинности книги.
Не про трагедию, а про жизнь!
– Когда я открыла книгу и увидела, что на дворе 1902 год, я была уверена, что сейчас мне несколько страниц будут рассказывать про уютный, налаженный быт семьи в дореволюционной России. Вот они въезжают в новый дом, в новую квартиру, все только начинается. Переворачиваю страницу, там война и 1914 год. И в уют до конца книги читатель уже, по моим ощущениям, больше не возвращается. Дальше квартира превращается в коммуналку, ее уплотняют, затем расформировывают и переделывают в кафе. То есть она вообще перестает существовать. В стране тоже, по ощущениям, ничего хорошего не происходило. Там был, конечно, Гагарин, но когда смотришь на иллюстрации, как жили люди во время полета Гагарина, все равно очень грустно становится, а временами страшно. У вас были такие же ощущения?
Я не думала об этом с такой точки зрения. Эта книжка не про сто лет страдания русского народа и других народов, оказавшихся случайно в одной коммунальной квартире. Книжка не про то, что как же мы раньше беспросветно жили, и как тяжело было без канализации. Кстати, когда Муромцевы только въезжают в квартиру, там, возможно, еще и нет электричества. Все довольно уютно с точки зрения современного зрителя, но этот уют избирательный. Кухарка живет в чуланчике и няня тоже, а где, интересно, спит горничная? Может быть, на сундуке в коридорчике.
Для меня 1902 год – не стопроцентная благость, не «Россия, которую мы потеряли». Внутреннего напряжения пока здесь не чувствуется, мы не планировали его показывать, но в реальности-то оно было.
Дети, которые рассказывают эти истории, не знают, что будет дальше. А мы-то знаем, какие будут времена, тяжелые или радостные. Мы догадываемся, что жизнь будет продолжаться, и она действительно продолжается. Мне кажется, это дает надежду.
Многие вспоминали те же самые 60-е, которые мы показываем со штанами на лямках и пристегнутыми к лифчику чулками, с удовольствием, вспоминали о своем детстве. Прошлое всегда окрашивается совершенно разными эмоциями у людей: и любованием, и умилением. У нас много красивого почти в каждом десятилетии. Мы не рисуем все одной черной краской: что ходили неизвестно в чем и жили неизвестно как. У нас вон в 1927 году какая модница мадам Петухова! Вообще много красивых и сильных женщин в книге. Я бы не сказала, что впечатление от книги – это что вся история ХХ столетия – одна сплошная невыразимая трагедия.
Анна Десницкая: Для меня, наоборот, получается, что несмотря на то, что вокруг происходят очень страшные вещи, в этой квартире, в семье Муромцевых всегда сохраняется уютный, маленький мир. Да, с точки зрения быта он может быть убогим, в 1941 году, например, у них совсем уж все плохо. Но именно этот неустроенный, но милый быт и позволял им держаться на плаву. По крайней мере, я рисовала это так.
– Книга многоплановая. С детьми дошкольного возраста, которые еще сами не читают, это, в первую очередь, разглядывание картинок вместе с родителями. Когда человек самостоятельно начинает знакомство с текстом, его ждет разговор, очень честный и прямой, с хорошей нагрузкой на плечи, на голову, на размышления. Вы пишете про расстрелы, про фашизм, про перестройку. С серьезным человеком говорите о серьезных вещах. Вот этот человек, он какого возраста может быть?
Это всегда индивидуально. Есть дети, которые хотят довольно взрослые книги читать и обсуждать, а есть дети, которые не очень к этому готовы. Если ребенок интересуется семейной историей, эта книга может быть поводом к разговору. Мы хотим, чтобы она была именно поводом для семейного разговора и разглядывания.
История – это то, что происходит с тобой, твоей семьей, в твоей квартире, а не где-то там, за окном. У каждого есть своя история.
Есть очевидные вещи, о которых дети спрашивают, особенно когда уже учатся в школе. Например, их просят расспросить, воевал ли их дедушка. Раньше спрашивали, видел ли он Ленина, но теперь это не актуально. Я в детстве тоже спрашивала маму, видела ли она Ленина. Все взрослые мне тогда казались одинаково древними. Мама, кстати, ответила, что Ленина она не видела, но однажды они были на демонстрации, шли по Красной площади и на трибуне мавзолея видели товарища Сталина, и для нее тогда это было событием века.
Лет с восьми можно начать читать, но не обязательно читать все подряд и с какой-то прагматической, дидактической целью. Когда мы используем прошлое для манипуляций, это его сильно обесценивает. Когда мы говорим: «Дорогой друг, почитай, как люди ужасно жили, и им было нечего есть, а ты не хочешь есть кашу», или «Вот у них было всего одно платье, а ты капризничаешь и не хочешь надевать джинсы». Это не про это. История в учебнике – это определенный набор дат, имен, происшествий, это не чувствуется как свое. А наша книга, надеемся, поможет ребенку ощутить историю как что-то, что имеет к нему отношение, не чужое.
– Вы показывали своим детям книгу? Получали уже обратную связь?
Анна Десницкая: Летом, когда я работала над книгой на даче, я показывала ее своему племяннику. Ему восемь лет. Он сидел рядом, ему нравилось смотреть, как я все раскрашиваю. Ему было очень интересно, и мы с ним много разговаривали. Я тогда рисовала 70-е, и мы говорили об этих годах. У нас получился неожиданно глубокий, интересный разговор, который я даже не планировала.
Я еще не протестировала на детях, но у меня есть своя целевая аудитория, которой я обязательно покажу. Я уверена, что его история про людей не очень заинтересует, ему сейчас шесть. Но точно заинтересуют приборы и разные домашние механизмы, которые у нас там показаны. Мне кажется, совершенно нормально, когда разных людей в книге интересуют совершенно разные вещи, и каждый ребенок, и каждый взрослый видит в книге что-то свое. Кому-то интересно посмотреть, только какой был телефон, какой был катушечный магнитофон.
– Моя дочка совершенно умилилась котятам с кошкой на странице про День Победы.
Да, они мне тоже очень нравятся. Вот наша книга – как эти котята с кошкой: про то, что жизнь побеждает в самых разных ситуациях.
Мы делаем историю на наших кухнях
Ирина Балахонова: Когда в школах висят портреты генералиссимуса Сталина, которому мы «обязаны великой победой», а учебники истории переписываются «по новым стандартам» каждые десять лет, хочется, чтобы у тех, кто растит сегодня детей, была альтернатива предлагаемой государством версии истории. Не потому, что именно она нас не устраивает, а потому, что как-то все слишком часто меняется, и последние сто лет – совсем не в нашу пользу. Заучивая даты и фамилии из учебников, попадаешь в пространство Большой истории, которая всегда делается чужими руками – и чужими жизнями, и легко узнается по словам: влияние, расширение территории, борьба с врагом, защита национальных интересов.
Рассматривая «Историю старой квартиры», сочувствуешь, сопереживаешь, привыкаешь, входишь в положение, прикипаешь к персонажам, как если бы знал их сто лет. Это легко. Они – это мы. Те, кто смотрит книгу, тоже имеют вот такую же долгую историю – в век, а на самом деле в тысячелетия! Представляете, каждый из нас – персонаж такой же книги. И наши родители, и деды, и прадеды.
Просто не у всех сохранились архивы, и совсем не все смогли прожить сто лет на одном месте. Такие уж у нас особенности национальной истории. В нашей жизни время и времена – понятия относительные. В детстве мы все жили при развитом социализме, затем при пробной российской демократии, сейчас мы живем при «суверенной демократии», если я все успела отследить. Но даже если не все, то не страшно, потому что очевидно: и это не конец.
Не забудем, что наши родители жили при культе личности, а их родители во времена НЭПа и при диктатуре пролетариата. И все эти огромные, несоизмеримые с человеческой жизнью режимы, эпохи проходят катком по людям в таких вот отдельно взятых квартирах, таких, как квартира Муромцевых, ваша, моя и даже пьющего соседа дяди Коли. Мы должны подумать об этом.
Ведь проходит большая история по маленьким человеческим жизням в нашей стране уже больше века, а мы все никак не научимся ценить простую человеческую жизнь. Понимать, что жизнь наших родителей или наших детей значит больше и является более важной, чем любой режим и жертвы в его славу.
«История старой квартиры» – благодарность всем тем поколениям, что были до нас. Надеялись, смеялись, любили, рожали детей, несмотря на войны и революции, террор и голод. Это ода жизни! Это приглашение к разговору об истории собственной семьи через историю вещественную, письма, свидетельства близких, и к раздумью о том, делает ли история с нами то, что ей хочется. Или именно мы сами делаем историю на наших кухнях. Даже когда ничего не делаем. Чаще именно тогда, когда ничего не делаем.
Эскизы разворотов предоставлены Анной Десницкой
Бывают книжки, о которых всю жизнь мечтаешь, но которые словно уже есть. Стоят где-то на невидимой полке, и кажется - только руку протяни. Проходят годы, а их все нет и нет. И вот ты уже не знаешь, как быть, и думаешь, и собираешься было сделать их сам, а руки все не доходят, да и образа внятного все нет и нет. А книжка возьми да и выйди в свет. И это - праздник.
«История старой квартиры» (художник Аня Десницкая, автор текста Александра Литвина, издательство «Самокат») - как раз такая книга. Энциклопедия русской жизни одного семейства в одной квартире на протяжении века, нарисованная в мельчайших подробностях, где каждый разворот - эпоха, поколение жителей, их разговоры, утварь, одежда. Слово и изображение здесь неразделимы. В отличие от своих западных прототипов (в основном иллюстрированных книг для детей таких издательств, как Usborne или Dorling Kindersley ), это не только энциклопедия, но и своего рода роман, фамильная сага, семейный портрет в интерьере. Безупречная вербальная и визуальная стилистическая выверенность этой книги ставит ее в ряд большой литературы, при том что жанр ее определить непросто.
Рисованный роман? Путеводитель по времени?
Пока Трезорки и Николки первых страниц не подозревают о том, что ждет их на следующих, в доме снует прислуга и топится печь, перчатки Елены Николаевны соседствуют со шляпой Марии Николаевны и с пенсне Ильи Степановича, мы, как читатели булгаковской «Белой гвардии», невольно переносимся туда, приникаем к этому уюту и спешим согреться, хотя нам уже печально известно, что будет с нами (история-то про нас) на следующих страницах.
Визуальное решение книги - огромные развороты-разрезы внутренней жизни квартиры - это прежде всего эффект присутствия. Документально подробные, тщательные и при этом живые, в чем-то почти детские по манере (повествователь же - ребенок, и все дано его глазами), эти исторические, сменяющие друг друга в разные годы срезы жизни одной квартиры и населяющих ее персонажей сразу помещают читателя-зрителя внутрь. Такая манера изображения и повествование от первого лица не позволяют рассматривать происходящее с холодным любопытством энтомолога. Один только свет на стенах делает отстранение невозможным.
Самокат
Сочетание наглядности хода времени и каждый раз нового детского взгляда на него с эффектом читательского погружения сообщает книге об истории одной интеллигентской московской квартиры огромный массовый потенциал отождествления читателя-зрителя если не напрямую с героями, то с окружающими их вещами и знаками эпохи. Что-то похожее проделывает в своих романах Улицкая, бережно воссоздавая персонажей и микромир своего узкого круга, который в итоге оказывается интересен массовому читателю и востребован им.
Как известно, герои больших романов начинают жить своей, отдельной от автора, жизнью. Говорит Аня Десницкая, художник и своего рода режиссер этого проекта:
«Для меня это были отчасти воспоминания о семейной истории, а отчасти - чуть-чуть игра в кукольный театр, где ты расставляешь персонажей по сцене. Удивительно, как персонажи зажили отдельной жизнью - наверное, так всегда происходит, но для меня это первый опыт. <…>
Мне кажется, что эта книга в итоге - повод для разговора с ребенком. У меня был летом с ней связан очень интересный опыт: я сидела и рисовала иллюстрацию про 70-е годы, а рядом сидел мой восьмилетний племянник и задавал вопросы про то, что я рисую. О чем мы только не поговорили! И о демонстрации 1968 года, и о “голосах”, и о самиздате, и об эмиграции. Это был именно разговор, который вытекал из нарисованного: а это что такое? а как? а почему? При этом мы оставляем пространство для читателя: совсем не обязательно рассказывать об этом - мне кажется, читатели могут зацепиться за что-то совсем другое, например: а у нас тоже был такой сервант! А у бабушки был такой портфель! И, мне кажется, это хорошо - что, возможно, книга заставит людей рассказывать свои семейные истории - может, и те, которые никто никогда не рассказывал».
В одной из главных сцен фильма Кесьлёвского «Двойная жизнь Вероники» героиня, наконец встретившая незнакомца, которого так долго искала, не зная, с чего начать этот главный разговор, вытряхивает содержимое своей сумочки на кровать, а затем берет предмет за предметом и рассказывает про каждый из них. Нечто похожее делают и авторы «Истории старой квартиры». Вместо масштабных полотен они начинают с подробного перечисления картонок, крышечек от кефира, примусов и елочных игрушек, и из этого рождается масштабное полотно не только жизни одной семьи, но и двадцатого века огромной страны.
«Я надеюсь, что эта книга поможет родителям и детям говорить друг с другом об истории семьи, а еще для меня это был повод подумать о том, зачем мы рассказываем детям и что. <...> Мы очень старались достоверно воспроизвести повседневность, и тут большое спасибо Историчке, которая стала для меня прямо вторым домом, разным научным трудам, воспоминаниям, консультантам и так далее. Все ошибки исключительно наши, увы, без них не обходится, но, мне кажется, дух времени нам удалось передать.
То, что история происходит не где-то там, а с тобой и твоей семьей прямо у тебя в квартире, - это, мне кажется, основная мысль книги. <...> Для нас по возможности точное воспроизведение прошлого - и в рисунке, и в слове - было с самого начала задачей, которая, с одной стороны, невыполнима, с другой стороны - главная. Поэтому в какой-то момент мы пришли к идее художественных кусочков с рассказчиком-ребенком. Никто не лжет так, как очевидец, недаром историки не любят мемуаристов. Тут мы использовали прием ненадежного рассказчика, потому что ребенок замечает больше, чем взрослые, но не все ему понятно, а чаще всего взрослые стараются что-то от него спрятать. Ребенок легко поддается влиянию пропаганды, это тоже для нас было важно, что взгляд во многом не критический...» (Александра Литвина, автор).
Отдельно хочется сказать про выбор имен (и тут тоже на ум приходят вершины: набоковский список одноклассников Лолиты) и точность реплик:
«- Никифоровна пошла открывать и только громко охнула, а из прихожей прямо в гостиную - в бурках, в шинели - вошёл папа! (1914)
Николка всё кашляет, третий день у него жар. Мама побежала на Самотёку, позвать врача - извозчика не нашла, трамваи не ходят. Пришёл доктор Игнатов, старый папин товарищ. Покачал головой: “Пневмония. Но рекомендовать нашу больницу вам не могу - хаос и неразбериха. В палатах - сыпняк. А у сиделок каждый день, изволите ли видеть, то собрания, то митинги”. (1919)
Ну и буза была сегодня! Пошёл я на кухню, посмотреть, нет ли чего пошамать. А мамка там бельё стирала, заругалась: “Чего без дела шляешься? Садись с Тонькой задачки решать!” Только тут мадам комиссарша на кухню выплыла и давай на докторшу, Ленниколавну, орать: мол, та её новёшенькие шёлковые чулки своим примусом сожгла. А не вешай свои чулки над чужими примусами! (1927)
По коридору прошло сразу несколько пар сапог. Нет, всётаки не телеграмма. Наверно, товарищи по работе? Федя плакал всё громче, наконец тётя Маруся взяла его на руки, и он затих. За стеной, у Орликов, чтото упало и разбилось. А потом я уснула. Утро было самое обычное, но все почемуто притихли. За завтраком я не доела кашу, но мама мне ничего не сказала. Дедушка с папой не стали спорить, кто первым будет читать газету. (1937)»
Годы идут. Цифры меняются местами. Вот уже детский дневник 1973-го:
«На свадьбу половина их курса пришла, и вся Танина родня приехала из посёлка Безбожник. Стол расставили через две комнаты, табуретки с кухни принесли, у соседей стулья и тарелки выпросили. С одного края стола гармонист наяривает, с другого - Элвис Пресли “на костях”! А дядя Фридрих со своими друзьями пошёл покурить на лестницу. И я за ними потихоньку, ведь если заметят - прогонят: “Не для твоих ушей”. Фридрих пока у нас живёт, потому что хочет уехать. Насовсем. За границу. А его не выпускают. Только об этом говорить нельзя. И про то, что он на машинке под копирку печатает, тоже нельзя...»
На полях рисунки: машинка «Эрика», тарелка плова, пластиковые пупсы, портреты Сахарова и Солженицына, билеты на Таганку, пылесос «Сатурн» и «17 мгновений весны» по телевизору.
А в давно уже коммунальной квартире жизнь идет дальше своим чередом. Гена и Таня вернулись из Юрмалы, сосед отдыхает после ночной смены, а Гуля и Равиль прыгают по кроватям...
«Это беспрецедентный “замах” на аудиторию и на смыслы: рассказать историю России за последние сто лет так, чтобы она была понятна взрослым и детям, не искажена, не переписана “под власть”, максимально нейтрально - а только так и можно говорить об истории - и в то же время по-человечески трогательно. Это - история глазами детей, которые еще маленькие и могут быть только ее свидетелями, а часто становятся основными ее жертвами, но наивность и отсутствие страха (по незнанию) помогают им выживать и сохранять веру в лучшее там, где взрослые ломаются. Это - отличный пример того, как правдиво и последовательно рассказывать детям, которые должны готовиться стать создателями, вершителями истории, о прошлом - тактично, доказательно, так, чтобы они обязательно поняли, что абсолютной правды в истории нет, но есть закон и наивысшая ценность, которая должна оставаться мерилом всех поступков, - жизнь и достоинство человека» (Ирина Балахонова, главный редактор издательства «Самокат»).
Сегодня запрос на историческую достоверность предельно обострен. Но это должна быть правда с именами и лицами. Недаром именно сейчас мы - свидетели невероятной истории Дениса Карагодина, чьими усилиями ахматовское «хотелось бы всех поименно назвать» вдруг получает иное звучание. Это не только «Возвращение имен», где посмертно кухарка соседствует с маршалом. Это имена и тех, чьими руками это соседство было обеспечено. Государство впервые оказывается не неодушевленной машиной, а людьми, сделавшими невозможное с другими людьми. Сам лексический набор, описывающий это, устарел: слово «репрессии» уже ничего не значит, тогда как список имен как факт и жанр значит очень много.
Много лет назад, когда наша семья переехала в старую квартиру на Большой Садовой, наши родители затеяли ремонт и стали отдирать старые обои. Под ними вскоре обнаружились газеты, которыми была обклеена вся комната, со сводками с фронтов Первой мировой. (Дом как раз и был 1914 года постройки.) Это мучительное и в то же время захватывающее чувство ощущения себя современником по мере отдирания накрепко склеенных годами замалчивания, манипуляций и просто забвения слоев исторической памяти и есть главный внутренний двигатель этой книги. «История старой квартиры», я уверена, - важное событие не только ярмарки non / fiction . Этой детской книге обещано большое будущее.
А если так, то, может быть, и ее читателям?
Александра Литвина, Анна Десницкая. История старой квартиры. - М.: Самокат, 2017. 56 с., илл.
Вещи не лгут. Пост ностальгии и воспоминаний. Александра Литвина, Анна Десницкая "История старой квартиры"
Недетский разговор про историю нашей страны. Через маленькие трагедии и радости обычных людей. Через вещи, забытые на пыльных антресолях.
Каждая страница - это целая эпоха, со своими маленькими радостям и печалями, и главным персонажем этой книги является время.
Большая просторная квартира московского доктора. 12 октября 1902 года. Новая квартира пахнет свежей краской клейстером и воском. Московская семья Муромцевых устраиваетяс в новой квартире.
Нас всех наверное ждет много счастья
Но мы уже знаем что будет - будет 1914, и глава семейства станет военным врачом на фронте, революция превратит уютную квартиру в коммуналку, из которой в 37 начнут по ночам исчезать соседи, а еще через пару лет окна квартиры перечеркнут крест–накрест белые полосы, и будет новый год 1941 года в опустевшей квартире и будет Победа, и Гагарин...
Каждая эпоха. Каждый жилец оставяляет свой след в этой квартире и вот уже это не коммуналка, а московское кафе "Старая квартира" где празднуют 92 года Бабмуси
Но пока маленькая девочка Маруся Муромцева радуется подаркам. И папа вернулся с фронта. И следующий год будет просто замечательным, ведь по другому просто не может быть.
...и нас всех, наверное, ждет много счастья
Под Новый год в издательстве детской литературы "Самокат" вышла книга "История старой квартиры". Зачем говорить с детьми об истории страны, в том числе и о далеко не приглядных ее страницах, говорим с иллюстратором Анной Десницкой и автором книги Александрой Литвиной
От авторов:
Говорят, что прошлое - чужая страна. Но так ли это? Ведь прошлое - повсюду, оно никуда не исчезает. Многие вещи в наших домах хранят историю семьи. А через историю семьи - историю страны. Каждый ребёнок однажды задаётся вопросом, кто были его дедушки и бабушки, как жили его родители, когда были маленькими, какое отношение к нему имеют люди на старых семейных фотографиях. И сами вопросы, и наши ответы на них - важный этап взросления. Рассказывая о личной и семейной истории, мы вводим детей в большой мир, объясняем им, кто мы такие. В иные времена о многих событиях и даже людях в семейной истории приходилось молчать.
Дети, давно уже ставшие взрослыми, с сожалением признаются: "мне об этом ничего не рассказывали", "о нём (о ней) никогда у нас не говорили". И сейчас порой к таким историям бывает трудно подступиться. Наша книга может подсказать вам темы для такого разговора.
В нашей книге нет секретов. На протяжении целого столетия мы были желанными гостями в квартире Муромцевых в одном из старых московских домов. В их радостях и потерях, надеждах и разочарованиях отразилась история страны. Как и у любой семьи, которой выпало жить в ХХ веке. А песни по радио, книги и одежда в шкафу, скудная или обильная еда за семейным столом - свидетели порой более правдивые, чем сами люди. Нужно только прислушаться к их рассказам. Что мы и сделали и передали читателям без утайки. Чтобы совершить путешествие в прошлое - в страну, откуда родом мы все.
1914
1937
Книга цепляет. Рассматривать ее можно бесконечно, каждый раз находя что то новое.
Обычный диван.
И диванные разговоры. Такие разные и такие одинаковые.
Иллюстратору книги - Анне Десницкой вместе с автором текстов Александрой Литвиной удалось сделать почти невозможное - практически каждый находит в ней что то родное и до боли знакомое.
Когда некоторые на полном серьезе говорят о необходимости мифов в истории, когда истории пытаются заменить очередной непонятной идеологией, а учебники истории переписываются «по новым стандартам» каждые десять лет, хочется, чтобы была сохранилась альтернатива. Не потому, что именно она нас не устраивает, а потому, что как–то все слишком часто меняется, и последние сто лет – совсем не в нашу пользу. Заучивая даты и фамилии из учебников, попадаешь в пространство Большой истории, которая всегда делается чужими руками – и чужими жизнями, и легко узнается по словам: влияние, расширение территории, борьба с врагом, защита национальных интересов.
